Более того, при вышеуказанной социально–политической организации ее власть стала не только абсолютной, но и практически вечной, так как шумные смены правящих партий и правительств, созданных и контролируемых ею, никак не влияли на ее господствующее положение. Демократия же создавала у масс иллюзию справедливой социально–политической организации, когда вроде бы народ путем выборов вручает власть своим наиболее достойным представителям на основании их конкурирующей деятельности на благо всей страны.

На самом же деле под камуфляжем демократии имела место лишь борьба отдельных олигархических групп, в ходе которой решающий (но не полный) контроль над страной переходил от одной из них к другой, оставаясь, однако, в рамках этого узкого олигархического пула.

Практически все политическое противостояние, апогеем которого становятся демократические выборы, превращается в производное от борьбы олигархических групп за решающее влияние над страной. Естественно, что главным аргументом в этой борьбе становятся деньги. Идеологические же противоречия, которые сводились к лозунговой перепалке, несли на себе функцию риторического оформления политической борьбы. Поэтому, как правило, побеждала та олигархическая группа, которая осуществляла более весомые «инвестиции» в процесс политического противостояния. О. Шпенглер комментировал это следующим образом: «Деньги здесь выступают как чистый факт и превалируют над идеальными истинами, которые, как уже было сказано, существуют лишь в виде лозунгов… Если понимать под демократией форму, которую третье сословие хочет придать всей общественной жизни, то необходимо добавить, что демократия и плутократия имеют одинаковое значение. Между ними такое же соотношение, как между желанием и реальностью, между теорией и практикой, между познанием и успехом» [5, с. 528].

Феномен английской политической системы, которая возникла после «славной революции», интересен еще и тем, что после ее окончательного установления правящие круги Британской империи начали энергично навязывать ее другим европейским странам. Фактически вся внешнеполитическая деятельность имперской государственной машины направляется на осуществление политики идеологической и политической унификации Европы.

Прекрасно понимая то, что самая могущественная сила в мире человеческих отношений — это сила идей, И. Бентам, служа британской короне, финансировал несколько поколений философов–радикалов, от своих ближайших протеже Джеймса Милля и Джона Боуринга до Джона Стюарта Милля (сына Джеймса), Томаса Карлейля и Девида Эркарта. Т. Карлейль, под внимательной опекой Дж. С. Милля, составил официальный британский вариант истории французской революции, естественно, скрывая роль И. Бентама в этой кровавой трагедии. Дж. Боуринг, много лет работавший личным секретарем И. Бентама и руководивший изданием его собрания сочинений, также служил агентом Джузеппе Мадзини [59] и организовал вторую «опиумную войну» против Китая, используя свой пост посла в Кантоне. Младший из людей И. Бентама, Д. Эркарт, как известно, опекал Карла Маркса [60] [3].

Заявив, что Британия в середине XIX века достигла наивысшего социально–политического совершенства, ее премьер–министр Г. Д. Пальмерстон [61] подчеркнул, что миссией его страны является распространение этого совершенства (которое он назвал «конституционными свободами») на весь мир.

Вышеуказанная деятельность дала неплохие результаты. К концу XIXвека последовательное внедрение в сознание «просвещенных кругов» Европы алгоритмов британских идеологов направило политическую философию европейских государств в русло неумышленного плагиата с вытекающим из него заимствованием английских принципов социально–политической организации. В сочетании со скоординированными действиями английских спецслужб, дипломатов и армии, это медленно, но неуклонно вело Европу к политическому однообразию по британскому образцу. Его цель была точно и четко раскрыта О. Шпенглером: «Англия сделала бессильными все государства, которым она в виде лекарства привила яд собственных политических форм» [8, с. 87].

Данный феномен обусловлен тем, что все сферы жизнедеятельности любого народа — уникальны, что делает его некой коллективной индивидуальностью. Прежде всего это касается государственно–политической сферы, «…в политических учреждениях наиболее очевидно проявляется верховная власть расовой души [9, с. 52], — писал Г. Лебон, подчеркивая, что -…учреждения народа составляют выражение его души, и… если ему бывает легко изменить их внешность, то он не может изменить их основания» [9, с. 55]. «Только на внешний взгляд народ круто переменяет свой язык, свой государственный строй, свои верования и свое искусство. Для того чтобы произвести подобные перемены вдействительности, нужно изменить его душу» [9, с. 37]. Исходя из данных посылок, он сделал главный вывод: «Никогда не было дано какому–нибудь народу выбирать учреждения, которые казались ему лучшими. Если очень редкий случай позволяет ему их выбирать, то он не умеет их сохранять» [9, с. 55]. Аналогичного взгляда придерживался и О. Шпенглер: «Политические формы органически связаны с тем народом, который их создал; он носит их в крови, и только он их может осуществить. Политические формы сами по себе — это пустые понятия. Провозглашать их может каждый. Но воплотить их в жизнь, наполнив реальной действительностью, не властен никто. В политической жизни также нет выбора: всякая культура и каждый отдельный народ какой–нибудь культуры ведет свои дела и осуществляет свое предназначение в формах, которые с ним родились и по существу неизменны» [8, с. 85]. «…народ никогда не выбирает между различными государственными формами. Выбирать можно только внешний покров, но не дух, не сущность, хотя общественное мнение постоянно смешивает одно с другим. Написанное в конституции само по себе всегда лишено значения. Важно то, что извлечет из этого народный инстинкт» [8, с. 30]. В этом же был убежден и Н. Данилевский, еще ранее заявлявший о том, что «политические формы, выработанные одним народом, собственно только для одного этого народа и годятся…» [10, с. 70], а потому «начала, лежащие в народе одного культурно–исторического типа… могут быть искажены, уничтожены, но не могут быть заменены другими началами, составляющими принадлежность другого культурно–исторического типа, — иначе как с уничтожением самого народа, т.е. с обращением его из самодостаточного исторического деятеля в этнографический материал…» [10 с. 98]. И это вполне закономерное следствие навязанных заимствований, так как изменение внутриэтнических системных отношений, сложившихся естественным образом внутри определенного народа в ходе длительного процесса его существования, в соответствии с инородными неестественными для него стереотипам и, может привести лишь к его ослаблению или даже разрушению.

ИМПЕРИЯ, В КОТОРОЙ НЕ ЗАХОДИТ СОЛНЦЕ

Британская империя стала следующей фазой в процессе развития западной талассократии. Как писал К. Шмитт, «именно англичане были теми, кто, в конце концов опередив всех, одолели своих соперников и достигли мирового господства над океанами. Англия стала наследницей. Она стала наследницей великих охотников и водителей парусников, исследователей и первооткрывателей всех остальных народов Европы. Британское владычество над землей посредством моря вобрало в себя все отважные подвиги и достижения в мореплавании, содеянные немецкими, голландскими, норвежскими и датскими моряками» [11]. Утверждая вышесказанное, К. Шмитт имел в виду то, что постепенно англичане взяли под свой контроль мировые морские коммуникации, обретя чуть ли не абсолютное господство на океанах и превратив тем самым империи своих конкурентов в сугубо сухопутные феномены.