Реальная исполнительная власть в государстве принадлежала Малому совету (Minor Consiglio), состоящему из шести советников дожа. В конце XV векак ним, по указанию Большого совета, присоединяются шесть представителей от каждого городского сестьере [32] , шесть «великих мудрецов», отвечающих за политику в целом, затем пять «мудрецов», занимавшихся делами морских владений Венеции, и пять — делами Террафермы [33] . Все вместе они составляли коллегию (Collegia), в компетенцию которой, начиная с XVI века, входит внешняя политика страны.

Кроме Малого совета, к числу органов исполнительной власти республики принадлежал Совет сорока, члены которого избирались на год из состава Большого совета и имели право переизбираться. Он исполнял функции высшего судебного органа на контролируемых Венецией территориях.

Другой государственный институт — Совет десяти — стал постоянным органом, формируемым Большим советом, отвечающим за государственную безопасность, представляя собой одно из проявлений, как писал Коцци, «врожденного недоверия, питаемого Республикой ко всем и вся». Члены Совета десяти вели свои расследования втайне, опираясь на эффективно функционирующую сеть шпионов и осведомителей, поставляющих свою информацию в отведенные для этого урны, самой знаменитой из которых была львиная пасть во Дворце дожей. В 1539 году также был создан постоянно действующий институт государственных инквизиторов, при помощи которого венецианская власть эффективно боролась со своими врагами [ 10, с. 74].

Кроме всего прочего, в Венеции действовал Сенат, который состоял из опытных советников (pregadi), специально приглашаемых дожем для решения разнообразных проблем. В середине XV века Сенат состоял из 120 человек, избираемых на год Большим советом и имеющих право быть переизбранными. Члены Сената отличались изрядной компетентностью по многим вопросам. Они выбирали посланников, определяли их задачу и заслушивали отчеты. Они занимались военным флотом, набором солдат и кондотьеров и назначали проведиторов для надзора за последними. В число задач, решаемых Сенатом в сфере экономики (начиная с 1506 г.), входит назначение пяти «мудрецов», осуществляющих общую координацию торговли и надзор за снабжением города продовольствием, организацию морских конвоев, а также контроль за импортом и рынками зерна, оливкового масла, соли и вина.

«Замковый камень в своде венецианской правительственной системы» (по определению Тирье) — это Большой совет (Maggior Consiglio), который выбирает из своей среды советников дожа, членов Сената, Совета десяти и значительное число магистратов. Его голос являлся решающим при принятии законов, предлагаемых различными советами. До 1297 года он насчитывал от 400 до 500 человек; в начале XIV века — около 1,1 тыс., к концу века — примерно 1,2 тыс., а в 1493 году, по утверждению Марино Санудо, почти 2 тыс. человек» [10, с. 71— 72].

При этом в Большой совет допускались лишь патриции [34] , только они в стране обладали политическими правами. «По свидетельству Санудо, в 1493 г. численность патрициев, переваливших возрастной рубеж в двадцать лет, составляла 2420 человек; цифра эта — самая высокая за всю историю существования патрициата. Согласно безвестному хронисту, в 1482 г. патриции занимали 732 административные должности, а в начале XVI в., по словам Санудо, таковых насчитывалось 800» [35] [10, с. 79–80].

Естественно, что среди этих двух тысяч представителей венецианской правящей элиты существовало несколько десятков наиболее влиятельных семей (занимавшихся торговлей и финансами), которые, размещая в исполнительных органах власти своих ставленников, непосредственно определяли внешнюю и внутреннюю политику государства. Их политическое могущество было практически безграничным. «Монополия на торговлю трансформировалась в монополию на власть» (Кракко). Для иностранцев переход этот также не остался незамеченным. «Власть перешла от всех к меньшинству» (Ab omnibus ad pocos), — писал в конце XVI века французский легист Жан Боден, а в 1677 году испанский посланник заявляет, что «свобода в Венеции перешла от народа к нобилям, исключившим из нее всех прочих граждан» [ 10, с. 74].

«Говоря о духе, пронизывающем венецианские государственные институты, — писал Кристиан Бек, — Браунштейн и Делор справедливо замечают: «Венецианская система представляет собой круг, центр которого незаметно перемещается, но окружность остается постоянной».

Однако круг этот включает в себя только аристократию. Но, как пишет Тирье, именно она «создала богатства города и намерена обеспечить его будущее… Да, если хотите, это олигархия, но олигархия мыслящая» [10, с. 76—77].

Практическиабсолютная политическая власть олигархии естественным образом вытекала из ее финансового могущества, с которым не могла соперничать ни одна европейская страна того времени. Надо заметить, что именно денежные магнаты итальянских городов–государств Средневековья заложили технологическую основу финансовой системы Запада, сформулировав ее главные принципы и правила. После древних римлян они стали первыми, кто осуществлял депозитную банковскую деятельность. Банки хранили текущие счета купцов, снимать деньги с которых можно было только по письменному распоряжению владельца. Их клиенты простым росчерком пера могли рассчитываться со своими партнерами, имеющими счета в том же банке или в соседнем. Таким образом, наряду с монетами ими в оборот включались и «письменные» деньги. В скором времени система ведения счетов значительно улучшилась благодаря главному технологическому открытию — «бухгалтерии по–венециански», двойной бухгалтерии, где каждому счету отводился разворот листа, на котором с одной стороны был отражен кредит, а с другой — дебет, благодаря чему банкиру с первого взгляда становилась ясна вся финансовая ситуация клиента. С конца XII века начинается развитие системы переводных векселей, позволяющей трансферт капиталов, а также кредитование, используемое для покупки и продажи.

Задолго до появления первых публичных банков в Барселоне (1401) и Генуе (1407) семейные товарищества в Италии уже руководили процветающими частными банками. К 1250 году в каждом большом итальянском городе было не менее дюжины крупных торговых и банковских фирм; в одной Флоренции их насчитывалось 80.

Самая могущественная из них — Венеция, чеканила серебряный гроссо и золотой дукат, который стал международной валютой для государств Средиземноморского бассейна. В 1459 году Сенат Венеции заявил: «Наша золотая монета высоко ценится и имеет надежную репутацию во всем мире, она превыше всех золотых монет других народов!» [10, с. 60]

Пытаясь объяснить феномен поглощения в итальянских городах–государствах политической власти властью финансовой, Т. Грановский акцентировал внимание на том, что «в таких городах–государствах, какова была Флоренция, натурально имел большое значение кредит. Люди, располагавшие большими капиталами и имевшие возможность давать их другим, неминуемо должны были приобрести значительное влияние» [11, с. 38]. Иначе говоря, итальянскими городами–государствами того времени правил ссудный капитал.

Подобная ситуация приводила к тому, что некоторые олигархические кланы, например Медичи и Фуггеры, были богаче, чем государства, в которых они жили, и обладали могуществом, превосходящим могущество королей. Среди членов семьи Медичи были графы, королевы и римские папы; семья Фуггеров оказала поддержку Габсбургам и сделала Карла V императором Священной Римской империи. Спрос на деньги был столь велик, что банкиры могли устанавливать по ссудам ставки от 10 до 100 и более процентов годовых (!).

Как уже было сказано, становление западной талассократии началось в период могущества итальянских городов–государств. Вот как описывает К. Шмитт доминировавшую на тот момент Венецию: «Почти половину тысячелетия республика Венеция считалась символом морского господства и богатства, выросшего на морской торговле. Она достигла блестящих результатов на поприще большой политики, ее называли «самым диковинным созданием в истории экономики всех времен». Все, что побуждало фанатичных англоманов восхищаться Англией в XVIII–XX веках, прежде уже было причиной восхищения Венецией: огромные богатства; преимущество в дипломатическом искусстве, с помощью которого морская держава умеет вызывать осложнения во взаимоотношениях континентальных держав и вести свои войны чужими руками; основной аристократический закон, дававший видимость решения проблемы внутриполитического порядка; толерантность в отношении религиозных и философских взглядов; прибежище свободолюбивых идей и политической эмиграции» [12].